|
|
|
Синестезии
Все началось с маленького и, казалось бы, несущественного
наблюдения.
Ш. неоднократно замечал, что, если исследующий произносит
какие-нибудь слова, например, говорит "да" или "нет", подтверждая правильность
воспроизводимого материала или указывая на ошибки, - на таблице появляется
пятно, расплывающееся и заслоняющее цифры; и он оказывается принужден внутренне
"менять" таблицу. То же самое бывает, когда в аудитории возникает шум.
Этот шум сразу превращается в "клубы пара" или "брызги", и "считать" таблицу
становится труднее.
Эти данные заставляют думать, что процесс удержания материала
не исчерпывается простым сохранением непосредственных зрительных следов
и что в него вмешиваются дополнительные элементы, говорящие о высоком развитии
у Ш. синестезии.
Если верить воспоминаниям Ш. о его раннем детстве, - а
к ним нам еще придется возвращаться особо, - такие синестезии можно было
проследить у него еще в очень раннем возрасте.
"Когда - около 2-х или 3-х лет, - говорил Ш., - меня начали
учить словам молитвы на древнееврейском языке, я не понимал их, и эти слова
откладывались у меня в виде клубов пара и брызг... Еще и теперь я вижу,
"когда мне говорят какие-нибудь звуки ..."
Явление синестезии возникало у Ш. каждый раз, когда ему
давались какие-либо тоны. Такие же (синестезические), но еще более сложные
явления возникали у него при восприятии голоса, а затем и звуков речи.
Вот протокол опытов, проведенных над Ш. в лаборатории
физиологии слуха Института неврологии Академии медицинских наук.
Ему дается тон высотой в 30 Гц с силой звука в 100 дб.
Он заявляет, что сначала он видел полосу шириной в 12 - 15 см цвета старого
серебра; постепенно полоса сужается и как бы удаляется от него, а затем
превращается в какой-то предмет, блестящий как сталь. Постепенно тон принимает
характер вечернего света, звук продолжает рябить серебряным блеском...
Ему дается тон в 250 Гц и 64 дб. Ш. видит бархатный шнурок,
ворсинки которого торчат во все стороны. Шнурок окрашен в нежно-приятно
розово-оранжевый цвет...
Ему дается тон в 2000 Гц и 113 дб. Ш. говорит: "Что-то
вроде фейерверка, окрашенного в розово-красный цвет.., полоска шершавая,
неприятная.., неприятный вкус, вроде пряного рассола... Можно поранить
руку..."
Опыты повторялись в течение нескольких дней, и одни и
те же раздражители неизменно вызывали одинаковые переживания.
Значит, Ш. действительно относился к той замечательной
группе людей, в которую, между прочим, входил и композитор Скрябин и у
которого в особенно яркой форме сохранилась комплексная "синестезическая"
чувствительность: каждый звук непосредственно рождал переживания света
и цвета и, как мы еще увидим ниже, - вкуса и прикосновения ...
Синестезические переживания Ш. проявлялись и тогда, когда
он вслушивался в чей-нибудь голос.
"Какой у вас желтый и рассыпчатый голос", - сказал он
как-то раз беседовавшему с ним Л. С. Выготскому. "А вот есть люди, которые
разговаривают как-то многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом..,
- говорил он позднее, - такой голос был у покойного С. М. Эйзенштейна,
как будто какое-то пламя с жилками надвигалось на меня..."
"От цветного слуха я не могу избавиться и по сей день...
Вначале встает цвет голоса, а потом он удаляется - ведь он мешает... Вот
как-то сказал слово - я его вижу, а если вдруг посторонний голос - появляются
пятна, вкрадываются слоги, и я уже не могу разобрать..."
"Линия", "пятна" и "брызги" вызывались не только точном,
шумом и голосом. Каждый звук речи сразу же вызывал у Ш. яркий зрительный
образ, каждый звук имел свою зрительную форму, свой цвет, свои отличия
на вкус... Аналогично переживал Ш. цифры.
"Для меня 2, 4, 6, 5 - не просто цифры. Они имеют форму.
1 - это острое число, независимо от его графического изображения, это что-то
законченное, твердое... 5 - полная законченность в виде конуса, башни,
фундаментальное, 6 - это первая за "5", беловатая. 8 - невинное, голубовато-молочное,
похожее на известь" и т. д.
Значит, у Ш. не было той четкой грани, которая у каждого
из нас отделяет зрение от слуха, слух - от осязания или вкуса... Синестезии
возникли очень рано и сохранялись у него до самого последнего времени;
они, как мы увидим ниже, накладывали свой отпечаток на его восприятие,
понимание, мышление, они входили существенным компонентом в его память.
Запоминание "по линиям" и "по брызгам" вступало в силу
в тех случаях, когда Ш. предъявлялись отдельные звуки, бессмысленные слоги
и незнакомые слова. В этих случаях Ш. указывал, что звуки, голоса или слова
вызывали у него какие-то зрительные впечатления - "клубы дыма", "брызги",
"плавные или изломанные линии"; иногда они вызывали ощущение вкуса на языке,
иногда ощущение чего-то мягкого или колючего, гладкого или шершавого.
Эти синестезические компоненты каждого зрительного и особенно
слухового раздражения были в ранний период развития Ш. очень существенной
чертой его запоминания, и лишь позднее - с развитием смысловой и образной
памяти - отступали на задний план, продолжая, однако, сохраняться в любом
запоминании.
Значение этих синестезий для процесса запоминания объективно
состояло в том, что синестезические компоненты создавали как бы фон каждого
запоминания, неся дополнительно "избыточную" информацию и обеспечивая точность
запоминания: "если почему-либо (это мы еще увидим ниже) Ш. воспроизводил
слово неточно - дополнительные синестезические ощущения, не совпадавшие
с исходным словом, давали ему почувствовать, что в его воспроизведении
"что-то не так" и заставляли его исправлять допущенную неточность.
..."Я обычно чувствую и вкус, и вес слова - и мне уже
делать нечего - оно само вспоминается.., а описать трудно. Я чувствую в
руке - скользнет что-то маслянистое - из массы мельчайших точек, но очень
легковесных - это легкое щекотание в левой руке, - и мне уже больше ничего
не нужно..." (Опыт 22/V, 1939 г.).
Синестезические ощущения, выступавшие открыто при запоминании
голоса, отдельных звуков или звуковых комплексов, теряли свое ведущее значение
и оттеснялись на второй план при запоминании слов...
... Каждое слово вызывало у Ш. наглядный образ, и отличия
Ш. от обычных людей заключались лишь в том, что эти образы были несравненно
более яркими и стойкими, а также и в том, что к ним неизменно присоединялись
те синестезические компоненты (ощущение цветных пятен, "брызг" и "линий"),
которые отражали звуковую структуру слова и голос произносившего.
Естественно поэтому, что зрительный характер запоминания,
который мы уже видели выше, сохранял свое ведущее значение и при запоминании
слов...
"Когда я услышу слово "зеленый", появляется зеленый горшок
с цветами; "красный" - появляется человек в красной рубашке, который подходит
к нему. "Синий" - и из окна кто-то помахивает синим флажком... Даже цифры
напоминают мне образы... Вот "1" - это гордый стройный человек; "2" - женщина
веселая; "3" - угрюмый человек, не знаю почему"...
Легко видеть, что в образах, которые возникают от слов
и цифр, совмещаются наглядные представления и те переживания, которые характерны
для синестезии Ш. Если Ш. слышал понятное слово - эти образы заслоняли
синестезические переживания; если слово было непонятным и не вызывало никакого
образа - Ш. запоминал его "по линиям": звуки снова превращались в цветовые
пятна, линии, брызги, и он запечатлевал этот зрительный эквивалент, на
этот раз относящийся к звуковой стороне слова.
Когда Ш. прочитывал длинный ряд слов - каждое из этих
слов вызывало наглядный образ; но слов было много - и Ш. должен был "расставлять"
эти образы в целый ряд. Чаще всего - и это сохранялось у Ш. на всю жизнь
- он "расставлял" эти образы по какой-нибудь дороге. Иногда это была улица
его родного города, двор его дома, ярко запечатлевшийся у него еще с детских
лет. Иногда это была одна из московских улиц. Часто он шел по этой улице
- нередко это была улица Горького в Москве, начиная с площади Маяковского,
медленно продвигаясь вниз и "расставляя" образы у домов, ворот и окон магазинов,
и иногда незаметно для себя оказывался вновь в родном Торжке и кончал свой
дуть... у дома его детства... Легко видеть, что фон, который он избирал
для своих "внутренних прогулок", был близок к плану сновидения и отличался
от него только тем, что он легко исчезал при всяком отвлечении внимания
и столь же легко появлялся снова, когда перед Ш. возникала задача вспомнить
"записанный" ряд.
Эта техника превращения предъявленного ряда слов в наглядный
ряд образов делала понятным, почему Ш. с такой легкостью мог воспроизводить
длинный ряд в прямом или обратном порядке, быстро называть слово, которое
предшествовало данному или следовало за ним: для этого ему нужно было только
начать свою прогулку с начала или с конца улицы или найти образ названного
предмета и затем "посмотреть" на то, что стоит с обеих сторон от него.
Отличия от обычной образной памяти заключались лишь в том, что образы Ш.
были исключительно яркими и прочными, что он мог "отворачиваться" от них,
а затем, "поворачиваясь" к ним, видеть их снова.
Убедившись в том, что объем памяти Ш. практически безграничен,
что ему не нужно "заучивать", а достаточно только "запечатлевать" образы,
что он может вызывать эти образы через очень длительные сроки (мы дадим
ниже примеры того, как предложенный ряд точно воспроизводился Ш. через
10 и даже через 16 лет), мы, естественно, потеряли всякий интерес к попытке
"измерить" его память; мы обратились к обратному вопросу: может ли он забывать,
и попытались тщательно фиксировать случаи, когда Ш. упускал то или иное
слово из воспроизводимого им ряда.
Такие случаи встречались и, что особенно интересно, встречались
нередко.
Чем же объяснить "забывание" у человека со столь мощной
памятью? Чем объяснить, далее, что у Ш. могли встречаться случаи пропуска
запоминаемых элементов и почти не встречались случаи неточного воспроизведения
(например, замены нужного слова синонимом или близким по ассоциации словом)?
Исследование сразу же давало ответ на оба вопроса. Ш.
не "забывал" данных ему слов; он "пропускал" их при "считывании", и эти
пропуски всегда просто объяснялись.
Достаточно было Ш. "поставить" данный образ в такое положение,
чтобы его было трудно "разглядеть", например, "поместить" его в плохо освещенное
место или сделать так, чтобы образ сливался с фоном и становился трудно
различимым, как при "считывании" расставленных им образов этот образ пропускался,
и Ш. "проходил" мимо этого образа, "не заметив" его.
Пропуски, которые, мы нередко замечали у Ш. (особенно
в первый период наблюдений, когда техника запоминания была у него еще недостаточно
развита), показывали, что они были не дефектами памяти, а дефектами восприятия,
иначе говоря, они объяснялись не хорошо известными в психологии нейродинамическими
особенностями сохранения следов (ретро- и проактивным торможением, угасанием
следов и т. д.), а столь же хорошо известными особенностями зрительного
восприятия (четкостью, контрастом, выделением фигуры из фона, освещенностью
и т. д.).
Ключ к его ошибкам лежал, таким образом, в психологии
восприятия, а не в психологии памяти.
Иллюстрируем это выдержками из многочисленных протоколов.
Воспроизводя длинный ряд слов, Ш. пропустил слово "карандаш". В другом
ряде было пропущено слово "яйцо". В третьем - "знамя", в четвертом - "дирижабль".
Наконец, в одном ряду Ш. пропустил непонятное для него слово "путамен".
Вот как он объяснял свои ошибки.
"Я поставил "карандаш" около ограды - вы знаете эту ограду
на улице, - и вот карандаш слился с этой оградой, и я прошел мимо него...
То же было и со словом "яйцо". Оно было поставлено на фоне белой стены
и слилось с ней. Как я мог разглядеть белое яйцо на фоне белой стены?..
Вот и "дирижабль", он серый и слился с серой мостовой... И "знамя" - красное
знамя, а вы знаете, ведь здание Моссовета красное, я поставил его около
стены и прошел мимо него... А вот "путамен" - я не знаю, что это такое...
Оно такое темное слово - я не разглядел его.., а фонарь был далеко...".
|
| |