Линия времени одной сумашедшей

рассказ

Впервые я увидел Кармен в 1970 году. Зима была холодной и снежной. За последние дни всласть похулиганивший циклон оставил много пушистого ослепительно-белого снега на улицах и тротуарах города, который дворники местами уже успели сгрести к обочинам дорог.

По тротуару медленно шла Кармен. На ней была черная, вытертая временем, короткая шубка из котика, на голове нелепая старая лисья шапка, на ногах латанные рыженькие валенки, в руках авоська с батоном белого хлеба и двумя треугольными пакетами молока. Она с достоинством шествовала по тротуару мимо мединститута, и за ней бежали розовощекие ребятишки. Ее лицо было загримировано под театральную маску. Абсолютно белое лицо с пустыми черными глазами, глядящие куда-то внутрь себя, как два потухших уголька, - все это вызывало замешательство у одних прохожих и любопытство у других. Они останавливались и смотрели ей вслед. Некоторые уже видели ее раньше, но к этому... нельзя привыкнуть.

Ребятишки бежали за ней, дразнили, бросали снежками и кричали вслед.

- Кармен!... Дурочка!... Кармен!...

Один снежок попал ей прямо в голову, отчего старая лисья шапка чуть не слетела с головы, детвора была готова ретироваться, но она машинально поправила шапку свободной рукой, и продолжала свой путь, даже не оглянувшись на озорника. Она не обращала внимания ни на снег громоздившийся на обочинах, ни на крик ребятишек, ни на снежки которые иногда ударяли ей в спину. Брела своим путем, безразличная ко всему.

Несколько лет спустя я снова оказался в этом городе. И хотя удалось устроиться на работу, но прописки не было, тем более - жилья. Я шел просто так, бесцельно, с тоской смотрел на светящиеся окна, в некоторых окнах голубое свечение, счастливые люди сидят перед телевизором, пьют горячий чай. А тут как собака, никому не нужен. Холодно.

Сначала жил в гостинице, на это уходило половина зарплаты, потом меня турнули, по правилам в гостинице нельзя проживать более месяца, и я снял комнату за 35 рублей, тогда это было целое состояние, в трехкомнатной квартире. В ней прожил несколько месяцев, приходя только на ночлег. Хозяйка была жадной, требовала плату вперед, прятала в ванной шампунь, вечно ворчала. Однажды ночью ее недоразвитая прыщеватая дочь, изрядно подвыпившая после дня своего рождения, попыталась навязать мне свое общество, я грубо отказал, мне отыграли мой отказ, и вот я оказался на улице.

Ноги замерзли, был уже конец ноября, на термометре градусов десять ниже нуля, плюс пронизывающий ветер. Я поднимался по трамвайной линии с бульвара на центральную улицу, настроение отвратительное. Спросил эту женщину, несущую воду из колонки, просто так, без всякой надежды:

- Изв-в-вините, Бога р-ради. В в-вашем д-доме никто к-комнату не сдает?

Вопрос решился в считанные минуты. Из двух комнат самую маленькую она сдала мне за скромную плату. На кухне в печке весело горели и потрескивали дрова, по телу разливалось тепло, веки стали тяжелеть, я пытался из вежливости держать их открытыми, но они сами закрывались...

Что и говорить, мне здорово повезло в тот вечер. Спустя несколько дней, когда я прижился в этом небольшом двухэтажном деревянном доме дореволюционной постройки, и познакомился с соседями, - узнал, что с другой стороны дома, на первом этаже несколько лет тому назад жила Кармен. Все ее хорошо помнили, и мне рассказали о ней все, что знали.

1937 год начался для Фирры Лерме, актрисы Киевского оперного театра, весьма удачно. Ей выпал счастливый жребий сыграть Кармен. Колесо Судьбы, вращаемое капризом режиссера, остановилось на ней. Она и мечтать не могла, она считала себя еще недостойной, многие всю жизнь работали в театре и никогда... Теперь ее жизнь была наполнена бесконечными репетициями.

Весной она вышла замуж за Андрея, молоденького лейтенанта, они дружили еще в школе. Фирра не хотела пока ребенка, и это огорчало Андрея. Но он понимал ее... эта роль... что досталась ей... в этом была ее жизнь, и он не настаивал.

В этот зимний декабрьский вечер, она долго не могла уснуть: завтра - премьера, лежала с открытыми глазами, пыталась дышать ровно, чтобы успокоить волнение, вдох - выдох, закрывала глаза, но мысленно снова и снова возвращалась к предстоящему спектаклю, проигрывала в своем воображении каждую деталь, каждое движение, каждую интонацию голоса. И Андрей волновался тоже, много курил. Заснули поздно, далеко за полночь.

Казалось счастье было повсюду, его было так много. Но маятник Судьбы уже пошел в сторону Страданий, безжалостно нанося удар за ударом...

...В дверь сильно стучали. Андрей отворил... ворвались четверо, на всех - кожаные куртки, оружие. Старший, с рыжими волосами, небольшого роста, от него пахло водкой и табаком, лицо в веснушках, с наглым взглядом, он так и пялил на нее глаза, пока шел обыск, проходя мимо - смотрел в вырез халатика. Она оцепенела, не в силах понять, как ее Андрей мог быть врагом народа. Сидела на кровати, запахнувшись в халатик, съежившись в комочек, иногда ее бил нервный озноб. Это какой-то жуткий сон, который пройдет и все будет хорошо. Время как бы остановилось, стрелки часов показывали 4 часа утра. Они все перерыли, разбросали книги, письма, свадебные фотографии, ходили по ним сапожищами. Ничего кроме томика стихов Есенина не нашли.

Андрея увели. Рыжий задержался, сказал чтобы его подождали, набросил крючок на дверь и грубо повалил ее на кровать. Она даже не сопротивлялась...

- Смотри сука, не вздумай болтать. А то и тебя, как жену врага народа. Поняла? - сказал на прощание Рыжий.

Она не пошла в театр ни на следующий день, ни в другие. Из театра также никто не пришел. Плохие вести распространяются быстрее хороших. Жена врага народа не должна срывать овации публики. Вскоре оказалось, что она беременна. Скорее всего от Рыжего. Родственники советовали избавиться, приводили даже врача, - но она отказалась.

Андрея через полгода выпустили, это был уже другой человек, появилась седина на висках, отросла борода, жалкий и сломленный, молчаливый. Он стал пить. Устроился на работу грузчиком в магазин. Приходил поздно, выпивший, все время угрюмо молчал. К ней брезгливо не прикасался. Через месяц, утром, соседи обнаружили его в подъезде. Он повесился. Родственники помогли похоронить. Роды оказались преждевременными. Ребенок родился слабеньким и умер в больнице. Судьба нанесла Фирре еще один удар.

Некоторые евреи, инстинктивно ощущая надвигающуюся опасность, уезжали на Дальний Восток, в Еврейскую автономную область, в резервацию. Она оказалась в Хабаровске. Устроилась работать телефонисткой на центральный телеграф. Работа давалась с трудом, отнимала много сил. Как во сне, плохо воспринимая реальность, она все делала как сомнамбула, соединяла, разъединяла, какие-то провода, чьи-то разговоры, чьи-то судьбы.

Часы ее жизни остановились в те страшные четыре часа утра. Только Прошлое имело смысл, и пребывая в нем, она видела себя на сцене оперного театра в Киеве, представляла себя Кармен и слышала несмолкаемые овации зала. Приятно щемило сердце. Приятно ощущать атласное платье, и цветы... цветы на сцене, от счастья хотелось плакать, потом, сейчас нельзя, потечет грим... Она покупала дорогую пудру, дорогой крем, косметику. Гримировала себя. На работе ей выделили маленькую квартиру на первом этаже небольшого двухэтажного деревянного дома дореволюционной постройки. И когда она находилась в своей маленькой квартирке, ничто не мешало ей предаваться своим воспоминаниям, жить в прошлом и мечтать, представлять себя Кармен, в эти минуты - она была счастлива.

Во время войны все ее близкие родственники погибли в Бабьем Яру. Еще один безжалостный удар по ее психике. И она уже не могла больше работать на телеграфе, быстро уставала, допускала много ошибок, часто болела, прошла медицинскую комиссию, ей дали инвалидность, назначили мизерную пенсию.

Два раза в неделю Фирра ходила в магазин за продуктами, покупала всегда одно и тоже: несколько пакетов молока и батон белого хлеба. Да и что еще можно купить на жалкую пенсию по инвалидности? Маршрут ее был неизменен: вверх по улице Шеронова, затем по улице Карла Маркса, мимо высшей партийной школы, мимо мединститута, парикмахерской, в продуктовый магазин и в булочную, затем тем же маршрутом обратно.

Фирра уже не могла покупать дорогую косметику, и скромно обходилась толченым мелом и вазелином. Новый слой мела ложился на предыдущий... Ее лицо напоминало театральную маску...

Фирра определила для себя как бы барьер, отделяющий события до той дурной ночи, до четырех часов утра. Все хорошие события таким образом лежали по одну сторону барьера, они - цветные, объемные, ярко освещены, наполнены музыкой и смехом. Все последующие события, по другую сторону барьера, они - плоские, тусклые и размытые. Перешагнуть через барьер - означало для нее пережить все те страдания, что выпали черными картами на стол ее Судьбы. Ее бессознательный мозг оценил эту задачу как невыполнимую, и создал Реальность, в которой не существовало будущего, для событий лежащих по другую сторону барьера. Настоящее, по другую сторону барьера, как бы объявлялось вне закона, как только мгновение переставало быть настоящим, оно тут же арестовывалось и помещалось в тусклые казематы бессознательного, и сознание не хотело ничего знать о судьбе этого опыта. Жить и мечтать таким образом, можно было находясь только в том прошлом, когда она готовилась к премьере...

Иногда соседи приглашали ее в гости. Пили чай с вареньем, от вина Фирра отказывалась, вообще стеснялась и чувствовала себя неловко. Освоившись, рассказывала интересно и помногу о прошлом, о своем детстве, о театре. Когда же ее спрашивали о дальнейшей жизни, глаза ее, до этого такие живые и радостные, вдруг застывали, смотрели неподвижно и отрешенно. Она начинала говорить о себе в третьем лице, говорила что Кармен хочет спать, что завтра премьера, просила ее извинить, надевала старенькое пальтишко и уходила в свою квартиру.

Соседи из жалости к ней, а может и к вещам, уже старым, вышедшим из моды, ненужным, но которые жалко выбрасывать, предлагали ей обноски, но Фирра всегда отказывалась, и только хитростью, например оформив подаяние как новогодний подарок, можно было что-нибудь ей вручить. Вообще-то соседи - люди простые и добрые, они жалели и по-своему любили Фирру, сочувствовали ее судьбе, но ничем не могли ей помочь. Для них существовало будущее, и оно всегда было впереди. Они смотрели телевизор, и знали что при коммунизме всем будет хорошо. Только вот когда его построят, никто не знал.

Так проходили день за днем, год за годом. Вазелин, мел, маска, прогулки в магазин, снежки в спину, счастливые часы общения с Прошлым. Возможно, она бы так и умерла на своей железной подростковой кроватке, аккуратно застеленной лохмотьями, умерла бы счастливой, умерла бы Кармен. Но колесо судьбы опять показало на зеро. Опять страдания. Сказано ведь в Библии: "Кто имеет, тот и иметь будет, а кто не имеет, у того отнимется и то что он хочет иметь". Она хотела только одного: умереть Кармен. Каждый день она готовилась к смерти, превращая свое лицо в театральную маску. Но и в этой малости ей было отказано.

Группа японских туристов, остановившихся в гостинице и изучавшая окрестности, повстречала на улице Кармен. Защелкали фотоаппаратами, кинокамера вместе с хозяином проделала некоторый путь вместе с Кармен, то забегая вперед, то пропуская ее мимо себя. Отличный сюжет! Будет что показать у себя дома. Скорее всего, они делали это без всякого злого умысла.

Но кто знает? Всего можно ожидать. И власти города рассудили так. Может сейчас и пронесет, но вообще ведь так и до неприятностей недалеко. Сумасшедшая бродит по улицам города, и на это нет никакой реакции. Ведь могут подумать, что у нас не хватает психиатров, что в наших психиатрических больницах содержатся только диссиденты. Дело примет политическую окраску. Надо навести порядок. И кто-то там, наверху, обличенный властью, полученной у Партии (тогда была только одна партия - коммунистическая), топнул в сердцах ножкой, стукнул кулачком. И Кармен в тот же день увезли два дюжих санитара.

Но Судьба еще не наиздевалась над бедной Кармен. Пухленькая санитарка, безнадежно стоящая в очереди на жилье уже второй десяток лет, по совету главного врача стала обхаживать Кармен, подкармливать ее, и через месяц она оформила опекунство. Кармен выписали из психиатрической больницы.

Санитарка вместе с дочкой-старшеклассницей прописалась в маленькой квартирке. Через два месяца она, без всякого сожаления, сдала Кармен обратно в психушку. Рыжий санитар - опять рыжий, он был похож на того, от него тоже пахло водкой и табаком, отобрал у нее вазелин и мел, по распоряжению главного врача. Кармен прижимала старенькую кожаную сумочку со своей косметикой к груди, последнее свое богатство, и не хотела отдавать, сопротивлялась. Но Рыжий молча так рванул сумочку из ее рук, что в ее руке осталась только оторванная ручка. У Фирры отобрали Прошлое. И Кармен перестала существовать.

Умерла она в декабре на рассвете, когда шел белый пушистый снег. В зажатом кулачке у нее нашли ручку от сумочки. Через два дня, ее вынесли из сарая, увезли и закопали на городском кладбище, без гроба, положив в безымянную могилку, закутанной в старую заплатанную простынь. И никто ее не оплакивал.

Павел Барабаш

690014, Хабаровск, а/я 2590